Городская афиша Краснодар. Анастасия Подкопаева: «Я по-прежнему чувствую в себе силы!»

На фоне пёстрого калейдоскопа поп-музыки и разборок певицы Земфиры с молодёжью в лице Монеточки и Гречки опера, оперетта и другие академические жанры смотрятся отдалёнными островами стабильности и непоколебимых принципов. Но и на этой территории вековых устоев возможны разночтения, неожиданные свежие интерпретации в духе времени и даже революции.

Всё это, конечно же, в строгих рамках партитур, от которых можно отходить, но совсем уходить нельзя. Иначе всё разрушится. Ведь авангард авангардом, но классическая сцена хороша именно тем, что позволяет прикоснуться к таинству традиции, которая пестуется не просто так, а для сохранения основной системы координат музыки и искусства в целом. Об этом мы и поговорили с солисткой Музыкального театра (сопрано), заслуженной артисткой России Анастасией Подкопаевой накануне бенефисного спектакля «Цыганский барон»  И. Штрауса в честь её юбилея.

– Сегодня существует два подхода к исполнению классики. Первый – это когда в целях достижения сценической актуальности оперы и оперетты переделывают на новый лад и помещают в современные декорации, модернизируя основной контент произведения, выходя в большое медийное пространство и даже на просторы поп-музыки. А второй – это принципиальное соблюдение канонов и устоев в целях сохранения традиции. Лично вам какой подход ближе?

– Я за то, чтобы классическая музыка всячески пропагандировалась. Поэтому мне нравится то, что делают Анна Нетребко или Элина Гаранча. Это очень яркие исполнительницы, выходящие на большую аудиторию. Надо знакомить людей с великими произведениями, особенно в нынешнее время, когда все окунулись в компьютеры, а многие даже не могут сказать, кто такой Юрий Гагарин. В наши дни классическая музыка стала чем-то элитарным. И, вещая на широкую публику, артистки тем самым приближают классику к людям.

– Это то, что касается пропаганды академической музыки. А каково всё-таки ваше отношение к попыткам по-новому показать классику на сцене, когда режиссёры помещают, скажем, ту же «Кармен» или «Севильского цирюльника» в более современные, иногда шокирующие, интерьеры, препарируют сами произведения, смешивая их с другими, модными сегодня стилями? Такой подход к классике вам нравится?

– Фифти-фифти. Если постановкой занимается хороший режиссёр, к примеру, Николай Панин, который часто приезжает к нам, – это вполне приемлемый вариант современного прочтения классики. Постановщик вносит свежую струю в оперу, не искажая её, и она по-прежнему остаётся классической. Ещё один пример – Дмитрий Бертман, ставивший у нас «Евгения Онегина». Его интерпретация была очень спорной, но весьма интересной. Артисты катались на роликах, ездили на лыжах… На сцене стояли большие льдины… Да, это было авторское прочтение, но очень удачное, и даже, не побоюсь этого слова, гениальное, как и всё, что делает Бертман. Однако иногда молодые режиссёры попросту коверкают произведение. И тогда думаешь: лучше бы они за него вообще не брались.

– А можно поконкретнее, что нельзя искажать и коверкать? И вообще, что нельзя, а что можно

– Я считаю, что нельзя переставлять местами акты. В принципе нельзя искажать внутреннее содержание произведения. Ведь композитор, давным-давно написавший какую-либо оперу, вкладывал в неё особый смысл, который нужно сохранить. В нашей жизни достаточно хаоса, в нём хоть что-то должно оставаться неизменным… Но если к материалу относятся бережно, почему бы и нет? Например, в постановках Алексея Степанюка тоже много современного, но тем не менее это классика. Она не исковеркана. Мы же должны донести что-то прекрасное, что-то чистое до слушателя! Это и есть классическое искусство. Нельзя трогать базовые ценности. Мы и так слишком много разрушили в этой жизни, чтобы хотя бы на сцене этого не делать… И тем более ничего не опошлять.

– А что такое пошлость в вашем понимании?

– Пошлость – это Кармен, сидящая на унитазе. Когда-то на подобное прочтение был большой спрос. Сейчас, к счастью, ситуация меняется. Все уже наелись этой гадости. Я могу понять, если артист и режиссёр меняют внешние признаки поведения героя, приближая их к сегодняшней жизни, то есть если я играю Берту в «Севильском цирюльнике», то уже не буду двигаться по сцене, как это делали очень давно, я современный человек, и все мои жесты будут современными и максимально приближенными ко мне настоящей.

– Вы коснулись интересного аспекта актёрского ремесла. Скажите, для актёра важно выносить своё личное на сцену? И… человек ведь «текуч». Может ли меняющееся с возрастом и опытом внутреннее содержание артиста отражаться на его прочтении роли?

– Конечно, можно выносить «себя» на сцену, другое дело, что это нужно делать ненавязчиво. Ни к чему, например, показывать своё плохое настроение или негатив, который в тот или иной момент сопровождает твою жизнь. Иными словами, «своё» нужно добавлять в общем смысле. И конечно, прочтение роли может меняться с течением времени. Более того, это обязательное условие, и если этого не происходит, то артисту нужно уходить со сцены. Надо обязательно совершенствоваться – и во внешних, технических, вещах, и в голосе, и в понимании роли. А если всё происходит автоматически, как было поставлено раньше, это уже не интересно зрителю. Этим и хорош театр – он живой. И если мы перестаём вносить в роли частичку нашего опыта, хорошего или даже плохого, перестают существовать и роль, и артист. Я обожаю свою профессию и хочу быть интересной зрителю, хочу, чтобы он продолжал ходить на постановки с моим участием. А для этого нужно работать над собой и над своими ролями.

– Давайте тогда и поговорим о ролях. Вы в своём творческом воплощении сочетаете лирические роли с драматическими. Например, Ксению из «Девичьего переполоха» с Маргаритой из «Фауста». Скажите, в какую сторону всё-таки перевешивает ваша личная творческая чаша весов – в сторону драмы или лирической комедии?

– Мне всё интересно. Я люблю характерные роли. Возьмём, допустим, «Летучую мышь». В одном спектакле я играю Розалинду, в другом – Адель. Адель мне всегда нравилась больше, чем Розалинда. Розалинда – это такая «голубая героиня» – вышла, спела манерно, и всё. А Адель живая, в этой роли есть что поиграть. Нелегко давалась мне Маргарита, это очень драматическая роль, в неё нужно было невероятно много вкладывать, иначе бы ничего не получилось. Я её часто пересматриваю и понимаю, что сейчас сыграла бы по-другому. Тогда я была ещё «маленькой», недоставало внутреннего багажа, и некоторые вещи проходили мимо меня. Но, к сожалению, у нас такой жанр: когда ты достигаешь чего-то внутренне, внешне ты уже, как говорится… «отличник», и играть это уже не можешь. Такова жизнь, театр в этом смысле очень жестокая штука.

– А не является ли для вас роль Ларисы Огнивцевой из произведения Исаака Дунаевского «И вновь цветёт акация…» именно таким сплавом драматического и комедийно-лирического?

– Это очень пластичная роль. На ней я сильно выросла. Ставил спектакль замечательный режиссёр Борис Цейтлин, обладатель всевозможных «Масок», государственных премий и так далее. Он очень много дал нам, актёрам. Лично мне очень много дал. Я как актриса стала по-другому ощущать себя на сцене. Он научил меня, например, как не выявлять свою клокочущую внутреннюю суть и как быть эмоционально дисциплинированной на сцене, чтобы при этом происходящее на ней было интересно людям. Да, роль Ларисы была максимально приближена ко мне – той, настоящей, какой я являюсь. Режиссёр даже написал монолог, предназначенный исключительно для меня… Это было и сложно и легко одновременно. И однозначно продуктивно для меня как для актрисы.

– Насколько важен тандем актёр – режиссёр? Точнее, насколько важны личные взаимоотношения актёра с режиссёром?

– Это очень важно. Если ты не понимаешь режиссёра, у тебя не получится роль. Нужно, чтобы режиссёр и актёр понимали друг друга, чтобы образ, который, по сути, является общим, создавался совместными усилиями. Мне всегда везло с режиссёрами (среди них был только один, с которым я не нашла общего языка, но… не будем называть имён). С кем-то работалось тяжелее, с кем-то легче, с кем-то вообще прекрасно. Есть режиссёры, создающие рамки, за которые ты не можешь выйти, есть и такие, которые дают полную свободу. Но, повторюсь, моё сотрудничество с режиссёрами обычно складывалось удачно.

 У меня ещё вот какой вопрос. Вы артистка, много сил и времени посвятившая оперетте. Но в последнее время бытует мнение, что оперетта умирает, что это уже, простите, некая архаика, достояние советской эпохи. И есть, скажем, такое более современное явление, как мюзикл, который в полной мере отвечает запросу нынешнего времени. Прокомментируйте, пожалуйста.

– Я категорически не согласна с тем, что оперетта – это отживший или отживающий жанр. Она занимает свою нишу и сегодня. Мюзикл – это мюзикл, оперетта – это оперетта. Это два самостоятельных жанра, существующих в разных плоскостях. Они отличаются друг от друга и манерой исполнения. В оперетте пение гораздо более классическое, и если у тебя нет соответствующего образования и соответствующего голоса, ты оперетту не споёшь. В мюзикле манера эстрадно-джазовая. В нём может петь и драматический актёр, имеющий голос.

– Но многие считают, что оперетта – это и есть советский мюзикл.

– Мне кажется, понятие «оперетта» всё-таки шире. У нас раньше были постановки, максимально приближенные к мюзиклу в его традиционном понимании, и мы даже старались петь в соответствующей манере. Но вы поймите, классически образованный артист может петь в совершенно разных манерах. Поэтому, в принципе, оперетту можно назвать российским мюзиклом, но только в том смысле, что она может вместить в себя очень многое, в том числе и западный мюзикл, оставаясь при этом классическим жанром.

– Анастасия, сегодня вы известная, титулованная артистка. Скажите, с тех пор когда вы только начинали свой творческий путь, что-то изменилось внутри вас? И чем вы дорожите из того, что приобрели за время этого пути?

– Я всем дорожу. И тем, с чего начинала, и тем, что приобрела, и тем, что имею сейчас. Я сейчас дорожу каждой ролью, потому что по-прежнему чувствую в себе силы, а время идёт, и всё в театре, да и вообще в мире, меняется. Да, для меня не секрет, что мне на пятки наступают другие характерные актрисы… Что во мне изменилось? Мой голос стал фундаментальнее, моё понимание мира уже не такое наивное, как раньше, оно изменилось с уходом молодости, и я не стесняюсь об этом говорить. Раньше я летала, а сейчас воспринимаю и сцену, и жизнь такими, какие они есть. Одним словом, всему своё время. Я согласна с этой пословицей, она полностью подходит к положению вещей в театре. В оперетте нужно соответствовать возрасту образа, смешно, когда Джульетту играет пятидесятилетняя актриса. Я прекрасно отдаю себе в этом отчёт и поэтому отказалась от некоторых ролей.

– Молодёжь любите? Которая, как вы выразились, наступает на пятки?

– У нас умненькие ребятки. Очень талантливые. И я не могу назвать ни одного, кто бы меня разочаровал. Могу сказать, что я довольна молодёжью. Могу даже назвать имена. Это Татьяна Ерёмина, Артём Агафонов, Максим Рогожкин, Гульнара Низамова… Я считаю, что у нас очень хорошая труппа.

– Давайте в заключение о ней и поговорим. Вообще, словосочетание «провинциальный театр» всегда произносилось с неким снисхождением. В последнее время, конечно, ситуация изменилась, потому что театр вне Москвы или Санкт-Петербурга может показать такой класс, что у публики отпадёт челюсть. Вы – актриса нестоличного театра. Гордитесь ли вы этим статусом?

– Мне кажется, что если взять любого исполнителя из нашей труппы и поместить в известный московский или питерский театр, разницы не будет. Потому что уровень профессионализма у артистов «Премьеры» очень высокий. Это доказано не один раз. Об этом говорили многие приезжие режиссёры и дирижёры, работавшие здесь на полную катушку. У нас замечательные певцы, шикарные певцы. «Премьера» – это вообще уникальное творческое объединение. Я думаю, такого на юге России больше нет. Да что там на юге – такого, наверное, и в стране нет! Я очень горжусь тем, что работаю здесь.

Беседовал Роман Матыцин

Фото Татьяны Зубковой

Источник: Городская афиша Краснодар